В.Мединский.Миф о царской России — «тюрьме народов», или Немного о «национальном вопросе»
_______________
Главы и выдержки из книги Владимира Мединского "О русском рабстве, грязи и «тюрьме народов»
Продолжение...Предыдущая часть…Начало здесь
Часть VI Миф о царской России — «тюрьме народов», или Немного о «национальном вопросе»
Глава 1 Истоки мифа
Сначала был тезис о тюрьме…
О том, что царская, точнее имперская многонациональная Россия была «тюрьмой народов», разве что глухой не слышал. Эту глупость повторяли и повторяют так часто, что она запоминается и становится уже как бы фактом без доказательств, в силу самого повторения, априори, так сказать.
В Интернете я насчитал несколько сотен текстов, где сочетание слов «тюрьма народов» упоминалось в связи с Россией или СССР. Народ спорит, в основном, был ли «тюрьмой народов СССР» или же такой тюрьмой по национальному признаку была именно царская Россия. Мнения представлены самые разные, имеет место в том числе и такое, что «тюрьмой народов» были и Российская империя, и СССР.
Какая мол разница, везде присутствовали и «великодержавный шовинизм» «титульной нации»,[44] и повсеместное угнетение «колонизированных» народов.
Те, кто немного знают историю русского средневековья, добавят: мол, все эти «гей-славяне», уйдя с исторической родины — Днепра на северо-восток, сначала колонизировали «исконно финно-угорские» земли (Москва-Владимир-Новгород), а потом разлились широкой московитской лавой, пожирая и подминая под себя несчастных угров, пермяков, татар, башкир, якутов, калмыков, народы Сибири и Севера, затем — поляков, финнов, крымчаков, кавказцев и жителей Средней Азии.
Скажут, что мол «колонизаторская политика царизма» отличалась от колониальной политики, скажем, Британской империи лишь тем, что англичане несли «свет на штыках своих винтовок» по морю, на кораблях своего непобедимого флота, а русские «чудо-богатыри» — посуху. Такое у нас было географическое положение. Благоприятное. Пешочком дошли от Берлина до Камчатки. Еще переехали на русских санках через Берингов пролив на Аляску и спустились фортами-колониями вниз, аж до Калифорнии. И не будь моря-окияна (Тихого, в смысле) и связанных с этим трудностей с поддержанием коммуникаций русской метрополии с русскими «американскими» колониями, так и засели бы там навсегда. Ох, натерпелись бы тогда от русского разбойника-козака местные индейцы, ох наплакались бы горючими слезами.
Побежали бы на восток, через Гранд каньон — в благородную демократическую Новую Англию, где демократически и на рыночных началах[45] строили свои отношения с местным населением англо-французские колонисты.
А еще народ спорит, кто ввел в публицистику эту мрачную метафору «Россия — тюрьма народов».
Большинство уверены, что это Ленин в статье «О национальной гордости великороссов» впервые назвал «тюрьмой народов» Россию. Как часто бывает, многих этот факт устраивает. Ленин для них — неопровержимый первоисточник всего. Наше все. Прямо как Пушкин.
Что ж, Ленин действительно написал такую статью, опубликовав ее в декабре 1914 года в газете «Социал-демократ».[46] Однако в ней слов про тюрьму народов не было. Ленин использовал это определение примерно в это же время, но в другой статье: «К вопросу о национальной политике». Собственно говоря, это даже не статья, а рукопись, к тому же сохранившаяся не полностью.
Рукопись «К вопросу о национальной политике» является наброском речи, с которой должен был выступить в IV Государственной думе большевистский депутат Г. И. Петровский. Впрочем, произнести эту речь ему так и не удалось в связи с изгнанием из Думы левых депутатов 22 апреля (5 мая) 1914 года. Рукопись проекта речи сохранилась не полностью.
В этот период В. И. Ленин «неформально» руководил большевистской фракцией IV Государственной думы. При пересечении границы империи Ульянову грозил арест, поэтому роль «серого кардинала» фракции он исполнял то из Цюриха, то из Лондона.
Ленин направлял деятельность депутатов-большевиков, регулярно переписывался и встречался с ними, давал им советы по любому поводу, и, как видите, даже составлял тезисы выступлений. Чтобы народные избранники не «пороли», как говорится, излишней отсебятины.
Тогда же он написал «Избирательную платформу РСДРП», «К вопросу о некоторых выступлениях рабочих депутатов», «К вопросу об аграрной политике (общей) современного правительства». Рукопись «К вопросу о национальной политике» — в ряду прочих.
В. И. Ленин.
Владимир Ильич удачно перефразировал Маркса, который, в свою очередь, позаимствовал яркий образ у Астольфа де Кюстина. Так появился штамп «Россия — тюрьма народов».
Тем, кто рассуждает о «тюрьме народов», обычно невдомек, что впервые назвал Россию «тюрьмой» французский писатель и путешественник маркиз Астольф де Кюстин (1790 — 1857).
Книга Астольфа де Кюстина, «Россия в 1839 году» впервые увидела свет в Париже в 1843 году. На русский язык ее не переводили до XX века, но французским языком в царской России владело все дворянство (даже лучше, чем родным русским) и все образованные люди того времени (куда как совершеннее, чем в наше время — английским). После прочтения этого опуса, российский читатель «вдруг» узнал много любопытного о своей стране. Оказалось, что «сколь ни необъятна эта империя, она не что иное, как тюрьма, ключ от которой хранится у императора».[47] Вот и получается, что поскольку у Николая I хранятся ключи от тюрьмы, то кто он? Правильно! Он — «тюремщик одной шестой земного шара».
После этой книги наша интеллигенция «прозрела» и с упоением начала повторять почти готовые афоризмы: «Россия — тюрьма», «Император — тюремщик России». Не участвовать в легком интеллектуальном диссидентстве было, конечно же, очень неинтеллигентно. Благодаря частому повторению и постоянному цитированию, образ России как «тюрьмы» вошел в русский язык в качестве метафоры.
При этом де Кюстин вообще ничего не говорил о межнациональных отношениях. Тем более, он не осуждал угнетения нерусских народов империи, да, похоже, и ничего не знал как раз о таком положении. Если учесть, что маркиз просто с упоением хватался за любую, даже самую незначительную возможность сказать о России хоть какую-нибудь гадость, это очень характерно. Если уж Кюстин ничего не сказал о национальной политике Российской империи, значит, действительно не нашел, к чему прицепиться. А мужчина он был въедливый.
Удивительно, но к самому русскому народу — в смысле к простонародью, маркиз относится очень неплохо.
«Национальное для общества, — не устает повторять он, — то же, что природное для местности; существуют первобытная краса, сила и безыскусность, которые ничто не может заменить».[48] Может, и тут дело не столько в политике, сколько в… скажем так — в чисто физических характеристиках народа?»
То-то он с откровенным восторгом описывает именно ВНЕШНОСТЬ крестьян. Не культуру, не психологию, не поведение — ничего этого, не зная русского языка, он не ведает. Но с удовольствием описывает «античные» профили крестьян, их мускулистые тела и «восточную негу» крестьянок.
Говоря о «России — тюрьме», Кюстин имел в виду не национальное угнетение, а подчиненное, по его мнению, униженное положение всех народов и сословий, всех вообще людей, находящихся под властью российского императора. Он говорил об отсутствии в России гражданского общества и независимого общественного мнения, способного противостоять воле монарха. О колоссальной власти Николая, которая по своей необъятности приближалась к власти турецкого султана или персидского шаха.
Кюстину, как никому другому, удалось создать яркий и по-своему публицистически талантливый образ гигантской империи страха, — страны, где человек беззащитен перед государственной машиной. «Российская империя, — пишет он, — это лагерная дисциплина вместо государственного устройства, это осадное положение, возведенное в ранг нормального состояния общества».
Астольф де Кюстин.
«Вся Россия — тюрьма, — писал французский аристократ, — ключи от которой лежат у императора». Николай I, «как честный офицер», был столь потрясен неблагодарностью француза, что не нашел ничего лучшего, чем запретить его книги о России. Этим сильно добавил ему популярности в кругах отечественной интеллигенции.
Через всю книгу проходит страх перед Сибирью, хотя, признается он, «и сама Сибирь — та же Россия, только еще страшнее».[49]
С пафосом, достойным Радищева, Некрасова или Чернышевского, он описывает положение крепостных крестьян, всеобщее бесправие и откровенную полицейскую слежку. «В России, — говорит Кюстин,[50] — я стал демократом».
После него про «Россию как громадную тюрьму» говорили и Герцен, и другие «борцы за народное дело». Примерно в тех же выражениях высказывался о России и русских, что любопытно, и один из самых известных русофобов XIX века — сам господин Карл Маркс.
Вполне в духе Кюстина писал о русских Н. Г. Чернышевский: «Жалкая нация, нация рабов, сверху донизу — все рабы».[51] Роман Чернышевского «Пролог» давно и безнадежно забыт. Но что характерно, эту фразу о «рабах» вспоминают регулярно.
При всей «очевидности» факта: «Россия — тюрьма народов», — никто до В.И.Ленина с такой истовостью не убеждал соотечественников в том, что все они живут не в государстве, а в тюрьме. По крайней мере, стоило Ленину это произнести, и тут же десятки тысяч, даже сотни тысяч голосов стали цитировать именно Владимира Ильича.
Джинн вылетел из бутылки
Ленин был очень конкретен. Он говорил именно о национальной политике царизма, имея в виду как раз угнетение нерусских народов в России.
По его мнению, тирания царизма по отношению к этим народам делает нерусских подданных все более революционными: «Запрещение чествования Шевченко было такой превосходной… мерой с точки зрения агитации против правительства, что лучшей агитации и представить себе нельзя… После этой меры миллионы… «обывателей» стали превращаться в сознательных граждан и убеждаться в правильности того изречения, что Россия есть «тюрьма народов»».[52]
И пошло! Про «тюрьму народов» большевики стали говорить не в переносном смысле слова. Вся дальнейшая национальная политика — это истовое рвение «освободить из этой тюрьмы заключенных», т. е. огромное количество национальных этносов. Вернее, все национальные образования, от самых малочисленных. Причем обычно ценой одного, самого многочисленного этноса — русских.
Все это были не просто слова. Подкладка у тезиса — самая кровавая. Тезис накладывался на терроризм сепаратистов. Летом 1905 года во главе боевой организации Польской социалистической партии встал Юзеф Пилсудский, и начался террор против представителей российской администрации. Было совершено покушение на варшавского генерал-губернатора, последовали убийства полицейских. Журнал «Эксперт» писал,[53] что еще перед русско-японской войной, а именно в мае 1904 года, Пилсудский ездил в Токио с предложением сформировать польский легион для японской армии, организовать шпионскую службу и диверсионные отряды для взрыва мостов в Сибири. Взамен просил у японцев оружие, снаряжение, деньги и гарантии, что при заключении мирного договора с Россией Япония потребует предоставления Польше независимости.
В Финляндии сепаратистами был убит[54] генерал-губернатор Бобриков.
В Закавказье при подстрекательстве «революционеров» кавказской национальности (это если кому не икается называть этим «овеянным романтикой» словом банальных бандитов, убийц и воров-«экспроприаторов», самый известный из которых впоследствии возьмет себе звучный «русский» партийный псевдоним — СТАЛИН) с началом войны состоялся ряд манифестаций с требованиями независимости от России.
Все эти зерна дадут обильный урожай в 1917 году.
В советское время слова о «тюрьме народов» и в кавычки брали не всегда. Цитировать статьи и книги, где всячески обыгрывается эта словесная форма, молено долго. Лучше я приведу обширную цитату из очень типичного произведения.
«Россия являлась не только страной помещичье-капиталистической эксплуатации, но и страной национального гнета, тюрьмой народов. Все нерусские национальности подвергались в ней дискриминации, находились в условиях угнетения, бесправия и нищеты. Национальные окраины почти не имели никакой промышленности. Культура народов подвергалась всяческим гонениям и притеснениям. Условия жизни народных масс были крайне тяжелыми.
Царское правительство умышленно проводило политику вражды и розни между народами, политику шовинизма. В осуществлении этой политики заодно с русскими помещиками и капиталистами участвовали баи, манапы, беки и другие реакционные силы угнетенных национальностей…
Буржуазно-помещичья тюрьма народов была ненавистна и нерусским национальностям и основным массам русского народа. Национальное угнетение, по образному выражению В. И. Ленина, представляло собой палку о двух концах: одним она била порабощенные народы, другим — русский народ».[55]
Иосиф Сталин.
Сложно сказать, при нем в мире нас больше все-таки уважали или боялись?
В материалах для партийной учебы рассказ о царизме, как «тюрьме народов» выражен еще проще и попрямолинейней:
«III. Царская Россия — тюрьма народов:
а) царская политика разжигания национальной вражды (еврейские погромы, татаро-армянская резня в Закавказье);
б) преследование языков нерусских народностей, политика насильственного их «обрусения»».[56]
Здесь студент уже не рассуждает и не думает, а просто отвечает на вопрос: как именно царизм организовывал обрусение нерусских народов империи и как «царские сатрапы» организовывали «татаро-армянскую резню» в Закавказье.
Удивительное дело: но тут полностью сходились оценки официальной советской идеологии и 90 % так называемых диссидентов. Некий Шрагин писал в своей самиздатовской статье: «Была ли Россия «жандармом Европы»? — А разве нет? Была ли она «тюрьмой народов» — у кого достанет совести это отрицать? Били ли ее непрерывно за отсталость и шапкозакидательство? — Факт».[57]
Различие в государственной и диссидентской оценках, конечно, существовали. Например, официальная советская историография никогда не называла «тюрьмой народов» СССР. А в диссидентской литературе «тюрьмой народов» именовали и СССР. Какая разница, мол, что царские сатрапы, что большевистские.
Немецкий плакат времен Великой Отечественной войны «Кавказ будет свободным».
Нацистская пропаганда наивно полагала, что потомки Шамиля спят и видят, как сбросить «русских поработителей» и водрузить над «Свободным Кавказом» имперский штандарт III Рейха.
Десятки лет такого воспитания и дали как результат сотни и тысячи упоминаний «тюрьмы народов» в современном Интернете, с одним существенным добавлением: теперь называть «тюрьмой народов» и СССР сделалось «идеологически» безопасно. И даже правильно. Кто виноват в Чечне? Сами виноваты! Коммунисты и комиссары — в первую очередь. Притесняли малые народы, унижали, переселяли в вагонах-теплушках за ночь целые народы в Сибирь и Казахстан, в общем душили-душили — вот он, ответный взрыв национализма! Знакомые рассуждения?
Да, не одни русские говорят о «тюрьме народов». Впору «перестройки» про зловещую «тюрьму народов» заголосили во всех республиках, националисты и демократы всех оттенков. До сих пор успокоиться не могут…
Определение понравилось и за границей, его стали применять задолго до падения советской власти.
«Даже если признать, что La Russie en 1839 (имеется в виду книга де Кюстина — В. М.) была не очень хорошей книгой о России в 1839 г., — пишет бывший посол США в России Джордж Кеннан, — мы сталкиваемся с поразительным фактом: она оказалась прекрасной, едва ли не вообще лучшей книгой о России эпохи Иосифа Сталина и неплохой книгой о России эпохи Брежнева и Косыгина».[58] А раз Россия при Брежневе не отличается от России времен Николая I, значит и она тоже — «тюрьма народов».
Дж. Кеннан был в числе тех, кто считал: помочь освободиться «плененным народам», заключенным в камеры тюрьмы, — благое дело!
Уинстон Черчилль тоже полагал, что помочь народам СССР освободиться — самый лучший способ борьбы с советской властью. Он шутил порой, что «СССР — не тюрьма народов. Это коммунальная квартира народов».[59] Надо просто расселить эту квартиру.
Уинстон Черчилль.
Как-то уже в совсем преклонном возрасте, будучи на заслуженном отдыхе, Черчилль гостил на яхте одного американского «олигарха». Гостей на палубе было много, и, развалившись в кресле с сигарой, сэр Уинстон поманил пальцем какого-то молодого стюарда в белом пиджаке и распорядился сбегать на кухню за шампанским. «Слушаюсь, сэр!», — юноша, не задумываясь, молнией метнулся за бутылкой. Через несколько лет «стюард» (его звали Джон Кеннеди) станет Президентом США.
Упоминали «тюрьму народов» и Збигнев Бжезинский в своих речах, и Ричард Пайпс.[60] Западные аналитики были уверены, что «СССР, вне всякого сомнения, не новое государство, а территориальное расширение Российской республики».[61]
И что, имея дело с СССР, мир сталкивается с новым видом колониализма.[62]
Конечно же, и в бывших национальных республиках, а ныне независимых государствах, не обошлось без байки про «тюрьму народов». Представление о русском колониализме лучше всего помогают обосновать претензии на независимость и «доказать», какие хорошие люди живут именно в этой республике и какие плохие русские «пришельцы».[63]
Классики марксизма о колониальном строе
Самое же интересное в этой истории то, что представление о России — тюрьме народов, действительно можно вывести из творений классиков марксизма. Но совсем другое представление, чем было у Ленина. И вообще Маркс и Ленин совершенно по-разному видели судьбу народов, покоренных колониальными державами. С точки зрения основоположников марксизма, до мировой революции не может идти и речи об освобождении колониально зависимых стран. Страны эти «неисторические», отсталые, в них нет ни «нормальной» буржуазии, ни «качественного» сформировавшегося пролетариата. Только когда в Европе, в «центре мира», восстанет пролетариат и начнет строить счастливое коммунистическое далеко, он сможет освободить и эти неисторические неевропейские народы, помочь им преодолеть историческую отсталость. Если читатель думает, что я преувеличиваю, я отсылаю его к статьям Карла Маркса и Фридриха Энгельса, посвященным колониализму.[64]
Для Маркса и Энгельса не было и не могло быть никакого особенного развития, никаких особых исторических путей, отличных от путей развития стран Европы. Если в России что-то происходит не так, как в Европе, значит, происходит хуже, чем в Европе. Значит, Россия — отсталая, и в ней просто еще что-то недоразвито, еще не стало «так, как надо».
Большевики с Лениным во главе воспринимали Россию вполне в духе Карла Маркса: не как особый культурный мир, не как уникальную семью народов, а как постороенную по англосаксонскому образцу колониальную «тюрьму народов». Для них это была колониальная империя окраинного европейского народа — русских, захвативших и подчинивших себе множество других, прежде всего азиатских народов. Именно так характеризовал Россию В. И. Ленин в своей знаменитой статье «О национальной гордости великороссов». Ни о каких отличиях России от остальных колониальных империй речи в ней не идет.
Но и Ленин, и другие большевики быстро поняли, какой громадный потенциал кроется в «национально-освободительном движении». Уже в ходе Гражданской войны 1918 — 1920 годов они сумели блестяще разыграть крапленую национальную карту, искусственно стимулируя «центробежные силы», разогревая воображение местных национальных элит, всячески разжигая стремление этих элит выйти из состава Российской империи и, соответственно, безраздельно завладеть властью и — ГЛАВНОЕ?! — собственностью на «своих территориях».
Белые последовательно хотели восстановления империи[65] и потому все время вступали в конфликт с новыми национальными государствами. Даже, если новые правительства стран, входивших в Российскую империю, предлагали им помощь, белые зачастую отказывались от совместных действий против большевиков.
Например, Маннергейм был готов силами финской армии нанести удар на красный Петроград. В случае успеха, независимая Финляндия могла рассчитывать на то, что в будущем громадная Россия будет ее союзником. А могучий сосед-союзник очень нужен такой небольшой стране как Финляндия. Иными словами, в случае, если белые, как сделал Ленин, тоже признают независимость Финляндии, Маннергейм готов сотрудничать с белой армией.
Но Колчак в ответ на предложение Маннергейма отвечает крайне уклончиво. Бывший министр иностранных дел Временного правительства Сазонов, находясь в это время в Париже, запрещает Юденичу вести с Маннергеймом переговоры. Другое — генерал А. И. Деникин, всегда вежливый и толерантный, на этот раз всерьез заявляет, что повесит первым, конечно, Ленина и его сообщников, но вторыми-то будут именно члены правительства независимой Финляндии. Разумеется, после этого финны на Петроград не пошли.
И Эстония не стала воевать с большевиками после того, как белые отказались признать ее независимость. Более того, потом Эстония начинает переговоры с большевиками.
На Северном Кавказе Деникин вынужден был держать особые войска, чтобы сдерживать постоянный натиск горских народов, а большевики опирались именно на местное горское население. Подробнее об этом — чуть ниже.
Только поляки из всех народов бывшей Российской империи одинаково воевали и с белыми, и с красными. Деникин считал, что это именно поляки помешали ему взять Москву: они начали наступление в самый решающий момент «московской операции», в октябре 1919 года, и тем самым подкосили наступление белых.[66]
А потом Польша начала войну и с большевиками…
Серьезные ученые давно обратили внимание на то, что победа красных в Гражданской войне объясняется, кроме других причин, и ленинской национальной политикой. На Западе иногда даже говорят что «гениальность Ленина в том, что он уловил размах этой тяги к освобождению». Он бросил «наряду с маленькой армией русских рабочих…в революционные битвы неисчислимое множество народов, жаждущих освобождения».[67]
Однако гениальность — гениальностью, а появление национальных республик, похоже, было случайностью. Во всяком случае, процесс их возникновения шел стихийно, так как «классический» марксизм никакой вразумительной теории национализма не выдвинул.
«Это была ленинская импровизация, — считает профессор Георгий Дерлугьян. — Осенью 1918 года добровольческая армия Деникина громила красных на Кубани и Тереке. Их остатки укрылись в горах Кавказа, где Киров и Орджоникидзе вступили в незаурядный диспут с исламскими авторитетами чеченцев и ингушей. В результате сравнения учений Маркса и Мухаммеда появилась удивительная фетва, признавшая дело большевиков равным джихаду за справедливость. Когда Деникину оставалась всего сотня верст до Москвы, в тыл ему ударили «красно-зеленые» партизаны Кавказа, а также украинские повстанцы Нестора Махно. Точно так же переход башкирских отрядов к большевикам подорвал наступление атамана Дутова, латышские стрелки остановили Колчака, армянские дашнаки-маузеристы обороняли Бакинскую коммуну от турок и азербайджанских мусаватистов, абхазские «киаразовцы» помогли справиться с грузинскими меньшевиками».[68]
Историк Терри Мартин описывает СССР как «империю нацкадров». Партноменклатура де-факто централизовала государство, в то время как национальные республики де-юре делали его федеративным. Своего рода компромисс центра и периферии. Впоследствии СССР был вынужден щедро раздавать возможности для самореализации национальных элит, и благодаря этому сдерживался сепаратизм. В конце концов эта самореализация слилась с сепаратизмом.
В первые годы советской власти очень откровенно говорили о «колониальной революции» — то есть об «освободительной борьбе» нерусских народов.[69] На первый взгляд, Ленин просто продолжает идеи Маркса, воплощает их в жизнь: «Нам, представителям великодержавной нации крайнего Востока Европы и доброй доли Азии, неприлично было бы забывать о громадном значении национального вопроса, особенно в такой стране, которую справедливо называют «тюрьмой народов»».[70]
Но это только на первый взгляд. По Марксу, пролетарская революция должна освободить колониальные народы.
По Ленину колониальные народы освобождаются сами, совершая колониальную революцию. Различие в этих двух «подходах» огромно!
Этот поворот от подготовки мировой революции в Европе к революционной агитации в Азии отлично увидели все, кто только хотел. Писал об этом и Герберт Уэллс…[71]
Карл Маркс. 1867 г.
Мало кто знает, что великий бунтарь, экономист и философ страдал настолько тяжелой формой геморроя, что половину «Капитала» был вынужден написать… стоя за конторкой. Вот откуда проистекает иногда лютая классовая ненависть.
Воистину, Ленин намного больший реалист, чем Карл Маркс! Ленин видел, что Россия чем-то разительно отличается от европейских империй. В ней что-то «не так», как в Европе. Маркс видеть этого не желал, всякое своеобразие России категорически отрицал. Россия для Маркса была не «другая», отличная от Европы, а просто «плохая», неправильная недоразвитая.
Русских Маркс не любил и считал народом «неисторическим». Даже история средневековой Руси ему активно неприятна. Ивана Калиту Маркс оценивал как «смесь татарского заплечных дел мастера, лизоблюда и верховного холопа».[72] Таких образных оценок у него не «удостоился» ни один король или герцог Запада, а среди них были личности совершенно жуткие.
Применительно к истории XIX века Маркс всерьез утверждал, что «ненависть к русским была и продолжает быть первой революционной страстью», и призывал к решительному террору по отношению к славянским народам. Во время революции 1848 года он призывал немецких и австрийских милитаристов «растоптать нежные цветки славянской независимости». Ведь: «Мы знаем теперь, где сосредоточены враги революции: в России и в австрийских славянских землях, и никакие фразы, никакие указания на неопределенное будущее этих земель не возбранят нам считать врагами наших врагов».[73]
Маркс последовательно полагал цивилизацию Запада, ее исторический путь образцом, которому должны следовать все остальные страны и народы. Своеобразие этих цивилизаций воспринималось им как досадные отклонения от «нормы» или «атавизмы», мешающие «нормальному» развитию, или как признак отсталости.
В СССР всегда считали, что ленинизм — это «…марксизм эпохи империализма и пролетарских революций, эпохи крушения колониализма и победы национально-освободительных движений, эпохи перехода человечества от капитализма к социализму и строительства коммунистического общества».[74]
Не буду спорить. Но добавлю, что ленинизм — это еще и приложение марксизма к государству, которое только очень условно можно назвать империей.
Попытку осмыслить Россию не как империю, а как другое по смыслу государство сделали уже в XX веке евразийцы. Можно ознакомиться подробно с их идеологией, для нас же сейчас главное в том, что ученые, принадлежащие к школе евразийцев 1920-х годов, прежде всего историки Савицкий, Трубецкой, Вернадский, Алексеев и другие, писали: «Россия представляет собой особый мир… Народы и люди, проживающие в пределах этого мира, способны к достижению такой степени взаимного понимания и таких форм братского сожительства, которые трудно достижимы для них в отношении народов Европы и Азии».[75]
Для евразийцев Россия состоялась как подлинная «семья народов», соединяющая народы, разные по вероисповеданию и происхождению, но близкие по культуре — от быта до политических традиций, по своей исторической судьбе.
На наш взгляд, евразийство интересно именно как попытка увидеть Россию как многонациональное государство, но не империю. А если и империю, то «не такую», как империи Европы.
Мы беремся показать эти отличия без какой-либо экзотической идеологии...
- 22317 просмотров
_________________
______________
реклама 18+