Искусственный интеллект оставил западную молодёжь без работы. У России свой путь — ручной труд

Международная группа учёных опубликовала статью «Канарейки в угольной шахте», в которой с цифрами и графиками доказывается, что искусственный интеллект (ИИ) стремительно отнимает работу у молодых людей (от 22 до 30 лет) и у тружеников в возрасте 50+.

Самый жестокий удар пришелся на вчерашних выпускников колледжей и университетов. Сокращение занятости в старшей категории происходит плавно и не является критичным.

Исследование проводилось в странах «коллективного Запада».

Почему ИИ отнимает работу именно у молодых специалистов и проводились ли в России изыскания о влиянии искусственного разума на рынок труда, мне рассказал доктор экономических наук, заместитель председателя Научно-консультативного совета ВЦИОМ Иосиф Дискин.

— Не слышал о завершённых исследованиях, посвящённых воздействию ИИ на занятость в России, но и сам занимаюсь этой темой. Еще в советское время, почти 40 лет назад, я защитил диссертацию, которая описывала подходы к искусственному интеллекту. Математика того ИИ, который сегодня реализован, была создана тогда. С тех пор изменилось только «железо» и появилось огромное количество эмпирических данных.

Анализ учёта Института проблем управления, где, собственно, и зародились полвека назад работы в области ИИ, показывает, что сегодня роботизация и автоматизация могут быть применены во всех без исключения массовых профессиях. Дело — за спросом и заказом.

С возрастными генерациями, по нашей оценке, это не связано. И аргументы, что страдают именно молодые, мне кажутся неубедительными.

Понятно, что рутинный перевод технического текста делают и молодые, и пожилые. Автоматический перевод существует уже сейчас, а достаточно качественным он станет в течение ближайших трёх лет. Какие возраста попадут под сокращение — не знаю. Это будет зависеть от диалога с потребителем, который начнёт указывать, на какие аспекты должен обратить внимание человек, проверяя автоматические переводы за роботом.

Такие профессии, как бухгалтер или юрист, который делает не эксклюзивную работу, уже заменяются на ИИ полным ходом в банке у Грефа.

Если говорить о том, у кого ИИ отнимает работу, то похожие исследования были на Западе и по мере обычной компьютеризации. И тогда они выяснили, что исчезновение одних профессий неизбежно порождает появление других, смежных, которых раньше не было.

Поэтому я бы поостерегся делать выводы из таких примитивных исследований (как «Канарейка в угольной шахте» — «СП»). Требуется системный анализ того, что появится взамен исчезающего. Но такого анализа относительно ИИ я пока не видел ни в России, ни на Западе.

Мы в последние дни как и раз обсуждаем с руководством Института проблем управления, что такую работу надо бы сделать, объединив усилия специалистов в области ИИ, социологов и экономистов.

Если такое исследование получится сделать в России, то какие действия последуют на практике?

— У нас сегодня очень много говорится о занятости, в то время как надо бы уже изучать проблему: чем занять тех, кто будет освобождён в будущем — в результате роботизации и цифровизации массовых профессий.

Например, в горнодобывающей промышленности уже не нужны водители карьерных самосвалов, потому что там всё размечено, и довольно легко организовать робототехнический вывоз руды.

Институтом проблем управления показано, что дорожные работы у нас делаются варварским способом с применением огромного количества ручного труда, в то время как это могут исполнять роботы.

Из статьи «про канареек» проще всего сделать вывод, что западное образование отстаёт от современных потребностей. К тому времени, как молодой специалист получил профессию, человека на этом рабочем месте уже заменяет ИИ. А в России есть такая проблема?

— У нас традиционно информатизация врывается в жизнь не так молниеносно, как у них. Смена технологического уклада происходит достаточно медленно. Но чтобы избежать проблем отставания полученных знаний от новинок — в России продвигается идея перманентного образования.

Молодые специалисты не могут быть полностью готовы к новейшим трендам, поэтому надо учить не столько конкретным знаниям, сколько способам их адаптации к меняющейся ситуации. Это, на мой взгляд, ещё не вполне освоено. Но задача университетам понятна. Тем более, что информатизация, в отличие от роботизации, сейчас в России разгоняется благодаря таким энтузиастам, как Греф.

А что у нас с роботизацией?

— Чтобы вы представили — такой пример: в Америке сейчас создаются автомобильные заводы со стандартом выпуска 1 миллион машин в год, на которых работают по сто человек: только ремонтники, наладчики и компьютерщики.

А у нас, когда запускали завод в Калуге, прошерстили шесть соседних областей, чтобы набрать работников. А когда китайцы начали запускать завод Haval в Тульской области — они чуть ли ни всю Россию объехали, вербуя рабочих.

Такое медленное движение в сторону роботизации приводит к тому, что снижается оценка страны по шкале конкурентоспособности.

Россия проходит через демографический спад. Он компенсируется гражданами из наших новых регионов и мигрантами. По мере роботизации от привлечения последних можно будет отказаться. В связи с сокращением численности населения мы переживём смену технологического уклада легче, чем другие? Или всё же столкнёмся с ростом безработицы?

— Главное, чтобы эта смена всё-таки произошла. Вообще нужно понимать, что сегодня меняются сами принципы глобальной конкуренции. Многие тысячелетия мощь государства определялось численностью населения. Но сегодня она определяется технологиями.

Поэтому вопрос занятости я бы рассматривал как функцию от того, какую экономику мы реализуем. Если это будет экономика, основанная на том, что начальник называет технологическим суверенитетом, тогда нужно заботиться не столько о сохранении рабочих мест, сколько о том, где применить освободившихся.

Какие-то предположения на эту тему уже есть?

— Не видел. Казалось бы, этим должно заниматься Министерство экономического развития. Но не видел и не слышал, чтобы оно работало в этом направлении. Институт народнохозяйственного прогнозирования РАН поставил перед собой такую задачу и такой вопрос — это да. Но ответов я не видел.

В том всё и дело, что танцевать нужно от той цели, которую мы ставим. Как в школе: искать решение задачи. Но вопрос о том, чего мы хотим добиться, не сформулирован.

Если мы хотим добиться национальной конкурентоспособности — требуется выстраивать очень гибкую и адаптивную систему, при которой, повышая производительность труда, мы избегаем социального напряжения из-за избытка трудоспособного населения.

А пока мы имеем обратную ситуацию — гордимся беспрецедентно низким уровнем безработицы. В результате растут зарплаты, а конкурентоспособность падает. И при таком подходе нас могут ждать очень большие проблемы, потому что образование, здравоохранение, пенсии — всё это требует бюджетных денег, которые возникают, прежде всего, в результате налогов с рентабельных предприятий.

Если падает конкурентоспособность — налоги исчезают.

И остаётся только взывать к правительству: давайте определимся, какой нам требуется результат, и исходя из этой цели выстроим стратегию. Тогда и искусственный интеллект послужит нам в качестве помощника, а не в виде пугала.

Михаил Зубов