Фридрих II в битве при Цорндорфе. wikipedia.org

25 августа (14 по старому стилю) 1758 года прусская армия Фридриха Великого не сумела обратить в бегство русских «железных людей»

«Это железные люди! Их можно перебить, но разбить невозможно!» — такими словами прусский король Фридрих II подвел итог одной из самых кровопролитных битв XVIII столетия. В сражении при Цорндорфе — небольшой деревушке в Восточной Пруссии — русские и пруссаки потеряли в общей сложности около 30 тысяч человек.

Сражение стало одним из символов стойкости русских воинов, что по достоинству оценили и их противники, и сторонние наблюдатели. Причем стойкость эту солдаты проявили не по приказу свыше, а по собственной инициативе. Фактически почти всю битву российское воинство вынуждено было сражаться без всякого управления сверху, поскольку главнокомандующий после первых ударов прусской конницы бежал в тыл и вернулся лишь в сумерках.

И вообще, Семилетняя война, одним из эпизодов которой и было сражение при Цорндорфе, стала примером того, как армия оказывается в заложниках у политики. И — одновременно — примером того, как мужество становится непреодолимой силой в момент, когда не находится достойного командующего. «Железные люди» в такие минуты сами принимают решение стоять насмерть, тем самым превращая фактическое поражение в настоящую моральную победу.

«Генерал суетливый и нерешительный»

Как это часто бывает с войнами, которые страна ведет не потому, что отстаивает свою независимость или дает отпор агрессору, а потому, что ее вынуждают к этому внешнеполитические союзники, Семилетняя война не принесла России громкой славы. И это несмотря на то, что именно в ее ходе русская армия одержала три громких победы. Первой была победа при Гросс-Егерсдорфе: 19 августа 1757 года русскому корпусу под командованием генерал-фельдмаршала Степана Апраксина удалось разбить пруссаков, которыми командовал генерал-фельдмаршал Иоганн фон Левальд. Второй — та самая битва при Цорндорфе. А третьей, стоившей прусскому королю Фридриху II почти всей армии, была победа при Кунесдорфе. Там русские войска под командованием генерал-аншефа Петра Салтыкова сумели буквально растоптать пруссаков, так что сразу после битвы в распоряжении Фридриха оставалось не более трех тысяч боеспособных солдат.

Вступить в антипрусскую коалицию Россию вынудил заключенный в 1746 году союзный договор с Австрией, а также оборонительный австро-французский договор, к которому Петербург присоединился в 1756 году. Русские войска составили более трети общего числа всех вооруженных сил коалиции: Вена и Париж нашли, на чьи плечи переложить главную тяжесть сражений. Неудивительно, что в таких условиях русские командующие вынуждены были пытаться учесть все нюансы политических процессов в Санкт-Петербурге и столицах европейских держав. Это, в частности, и погубило Степана Апраксина. После гроссегерсдорфской виктории он получил известия о том, что императрица Елизавета Петровна тяжело заболела и к вступлению на престол готовится наследник Петр Федорович — горячий поклонник Пруссии и ее короля. Фельдмаршал, понимая, что с воцарением Петра внешнеполитический курс сменится, сыграл отступление — и ошибся. Императрица выздоровела, а он в итоге оказался под следствием и судом по обвинению в государственной измене. На ходе войны это сказалось самым негативным образом: после Гросс-Егерсдорфа у русской армии и ее австрийских союзников имелся шанс добить прусские войска, но он оказался упущен. А вот Фридрих, узнав, что в русской армии сменился командующий, а значит, неизбежны и другие перемены, которые временно снизят боеспособность противника, не замедлил воспользоваться представившейся возможностью.

На смену проштрафившемуся Апраксину пришел генерал-аншеф Виллим Фермор, сын некогда поступившего на русскую военную службу шотландского дворянина генерал-майора Виллима Фермора. Как отзывался о Ферморе-младшем выдающийся русский военный историк Антон Керсновский, «генерал Фермор — отличный администратор, заботливый начальник (Суворов вспоминал о нем как о «втором отце»), но вместе с тем суетливый и нерешительный».

Действительно, в роли одного из высших офицеров, который добивается выполнения задачи, поставленной ему главнокомандующим, Фермор был на своем месте и во время Крымских походов Миниха, и в сражении под Ставучанами, и в шведской кампании 1741 года. Да и в начале своего участия в Семилетней войне генерал-аншеф Фермор тоже неплохо зарекомендовал себя — и в гроссегерсдорфской баталии, и организовав взятие Кенигсберга и всей Восточной Пруссии. Но все-таки генерал прежде всего беспокоился о благополучии и безопасности людей. Что для военачальника неплохо, пока данное обстоятельство не вступает в противоречие с жесткой необходимостью жертвовать и подчиненными, и собой ради победы. Именно этой решительности, этой смелости послать людей на верную смерть генерал-аншефу Фермору, видимо, и не хватило в битве под Цорндорфом. И вместо него такое решение приняли его подчиненные.

«Пруссак идет!»

Фридрих, накануне Семилетней войны считавший русскую армию одной из слабейших в Европе, если и не изменил этого мнения после Гросс-Егерсдорфа, то по крайней мере стал воспринимать русских достаточно всерьез.

Оценив все преимущества позиции на берегу Одера, которую Фермор выбрал для решающего сражения, король сразу увидел то, что упустил русский шотландец. Увы, безупречная позиция русских имела один, но критический недостаток: стоило противнику атаковать не в лоб, а с тыла, как идеальная позиция превращалась в идеальную же ловушку. Упустить такой шанс Фридрих, которого никто еще тогда не называл Великим, но который уже не раз демонстрировал свой военный гений, никак не мог.

«Фермор получил верные известия о приближении короля и о его намерении перейти Одер, — пишет в воспоминаниях один из непосредственных участников Цорндорфского сражения, лютеранский пастор, пруссак Христиан Теге, сопровождавший русскую армию в походе. — Генерал-лейтенант Куматов тотчас отряжен был к нему навстречу с наблюдательным корпусом. Но это не помешало Фридриху благополучно переправиться через Одер; Куматов просмотрел короля, по чьей вине, не знаю».

Атаку на русские позиции, слабость которых стала к тому моменту очевидной и Фермору, и его штабу, Фридрих назначил на раннее утро 25 (14 по старому стилю) августа 1758 года. Вот как описывает начало сражения Теге: «Солдаты наши разбудили меня криками: "Пруссак идет!" Солнце уже ярко светило; мы вскочили на лошадей, и с высоты холма я увидал приближавшееся к нам прусское войско; opyжие его блистало на солнце; зрелище было страшное… До нас долетал страшный бой прусских барабанов, но музыки еще не было слышно. Когда же пруссаки стали подходить ближе, то мы услыхали звуки гобоев, игравших известный гимн Ich bin ja, Herr, in deiner Macht («Господи, я во власти Твоей»)… Пока неприятель приближался шумно и торжественно, русские стояли так неподвижно и тихо, что, казалось, живой души не было между ними».

«Это была не битва, а лучше сказать, резня насмерть»

Первый удар принял на себя необстрелянный обсервационный корпус: Фридрих прекрасно понимал, по кому стоит ударить прежде всего. Но, к величайшему его удивлению, новобранцы не только не бросились наутек, но даже не стали сильно подаваться назад, встретив наступающих сначала плотным ружейным огнем, а потом и штыками. И такими неожиданностями для прусской армии изобиловала эта битва с первой до последней минуты!

Вот как описывал ход сражения русский историк барон Александр Вейдемейер в книге «Царствование Елизаветы Петровны»: «Передовое прусское войско под начальством генерал-майора Мантейфеля начало атаку; но, не быв подкреплено левым крылом, как то назначалось, сие войско подвинулось слишком вперед и чрез то обнажило русским свой левый фланг, не имевший никакой подпоры. Генерал Фермор, заметив эту ошибку, выслал конницу, которая так быстро ударила на пруссаков, что они принуждены были отступить до самого Цорндорфа. Видя успех сей атаки, генерал Фермор приказал пехоте правого русского крыла, развернув карре, преследовать неприятеля; но прусский генерал Зейдлиц, бросившись со своими эскадронами на русскую конницу, опрокинул ее и принудил пехоту правого русского крыла отступить с большим для ней уроном. В полдень того же дня с обеих сторон последовал отдых; ибо обе армии были утомлены...»

Когда войска немного передохнули, битва закипела с новой силой. «Конница русская бросилась на правое крыло, но пушечный огонь пруссаков принудил ее отступить; неприятельская конница ее преследовала, причинив ей большой урон и отняла назад батарею, — пишет Вейдемейер. — … Повсеместный ужас распространился между пруссаками, которых ни просьбы, ни угрозы офицеров удержать не могли, и они с постыдным бегством оставили место сражения; даже в центре многие полки пришли в беспорядок. Но Зейдлиц с конницею … и тут поправил положение прусских войск... Между тем пехота правого прусского крыла пробила левое русское и предала его поражению конницы. С обеих сторон дрались с величайшим ожесточением; наконец вступили в рукопашный бой; обе противные армии были в большом беспорядке, но пруссаки, приученные к быстрым оборотам, скоро вступили в линии и, несмотря на упорное сопротивление русских, опрокинула их. Наши, отступая, бросились к реке Мицелю, чтобы перейти на противоположный … берег; но мосты … были заранее истреблены по приказанию Фридриха, чтобы отрезать отступление русским; однако же сие средство, употребленное королем для истребления нашей армии, спасло ее. Русские, пришед к Мицелю и не найдя мостов, увидели, что им остается или защищать себя, или погибнуть в реке. Понемногу начали они приходить в порядок и составили разные отряды, служившие пунктами для соединения всей армии».

В монографии «История Фридриха Великого» русского историка Федора Кони об этом сказано так: «Русские дрались, как львы. Целые ряды их ложились на месте; другие тотчас выступали вперед, оспаривая у пруссаков каждый шаг. Ни один солдат не сдавался и боролся до тех пор, пока падал мертвый на землю. Наконец, все выстрелы потрачены: стали драться холодным оружием. Упорство русских еще более разжигало злобу пруссаков: они рубили и кололи всех без пощады. Многие солдаты, отбросив оружие, грызли друг друга зубами. Фридрих перед началом битвы не приказал давать пардону. "Постоим же и мы за себя, братцы! — кричали русские. — Не дадим и мы пардону немцу, да и не примем от него: лучше ляжем все за Русь святую и матушку царицу!" В истории никогда не бывало примера подобного сражения. Это была не битва, а лучше сказать, резня насмерть, где и безоружным не было пощады».

В сражении при Цорндорфе русская армия потеряла половину личного состава, прусская — треть. В абсолютных цифрах это выглядит так. В монографии Кони сказано: «В Цорндорфском деле пруссаки имели 31 000 человек, русские — до 50 000 (по другим данным пруссаки имели 32,7 тыс. солдат, а русские 42,6 тыс.); урон первых простирался мертвыми и пленными до 13 000, последних — до 19 000 человек. Пруссаки овладели 85 пушками, 11 знаменами и большей частью нашего обоза. Русскими отбито у них 26 орудий, 8 знамен и два штандарта». По более поздним расчетам историков, в сражении пруссаки потеряли 11 500 человек, русские — 16 000. Но даже более низкие цифры позволяют отнести битву при Цорндорфе к числу самых кровопролитных в XVIII–XIX веках.

«Русская армия совершила это невозможное…»

Исход сражения стороны трактовали в свою пользу. Фридрих, которому удалось остановить рвавшиеся вглубь Пруссии русские войска, справедливо полагал, что верх одержал именно он. В то же время и Фермор, рапортуя Елизавете о результатах, писал: «Одним словом, Всемилостивейшая Государыня, неприятель побежден и ничем хвалиться не может!»

Историки, коим нет нужды учитывать политические и дворцовые интересы современников Фридриха и Фермора, дают битве соломонову оценку: дескать, фактически победа осталась за пруссаками, юридически — за русскими, сохранившими за собой поле боя. Но главная победа, о которой редко вспоминают даже специалисты по военной истории, принадлежит все-таки русским. О ней очень точно написал в книге «Связь времен» историк Федор Нестеров: «Дисциплина в этой (прусской. — Прим. авт.) армии была жестокой, но дисциплина сама по себе может обеспечить лишь среднее усилие войска и не способна подвигнуть его на "невозможное", превышающее норму. Русская же армия при Цорндорфе как раз совершила это "невозможное", ибо сражалась в условиях немыслимых, не предусмотренных никакими уставами... Офицеры в сумятице выпускают из-под контроля своих солдат, но отдают распоряжения первым попавшимся, и те выполняют их. Солдаты повинуются приказам незнакомых им офицеров не потому, что боятся дисциплинарных взысканий: теперь они ничего не боятся. А потому, что чувствуют к ним доверие, нуждаются в руководстве, в организации среди хаоса для того, чтобы лучше исполнить свой долг. Но вот противник отброшен… и каждый спешит к знамени своего полка. Производится вечерняя перекличка, служится панихида — и вновь перед глазами Фридриха возникает стройная грозная боевая сила, непоколебимо стоящая на прежнем месте, как будто не было его, Фридриха, искусного маневра, не было сокрушительных залпов всей его артиллерии, не было стремительного удара его конницы и размеренно-методического натиска его пехоты».

Именно поэтому битву при Цорндорфе можно с полным основанием отнести к числу достойных побед русского оружия. Политические ветры со временем начинают дуть в ином направлении, оценки современников сменяются взвешенными выводами историков, и только солдатское мужество и офицерская доблесть остаются неизменным залогом любой виктории.

Сергей Антонов