«Голодали и проклинали Гитлера»: как пруссаки встречали советских переселенцев

---

Корреспондент газеты «Комсомольская правда – Калининград» Иван Марков собирает воспоминания первых советских переселенцев, прибывавших в Восточную Пруссию вскоре после войны. Предлагаем вашему вниманию небольшую подборку, посвященную взаимоотношениям приезжих с еще остававшимися здесь пруссаками. Более подробно ознакомиться с этими интересными историями можно на интернет-сайте издания.

Злата Яковлевна Лекарева (Советск):

- Напротив нашего дома стояло пустующее четырехэтажное здание. Только под самой крышей жила одинокая немка. Она приходила к нам и шила мне платье даже. Но мы ее дразнили с соседскими мальчишками, кричали: «Гитлер – капут!». Еще меня сестра водила на улицу Тимирязева, где напротив Дома офицеров жил старый немец, который босоножки шил. Деревянная подошва, кожаные переплетики - очень удобная была обувь. Чем расплачивались, я уже и не помню, скорее всего, продуктами, которые выдавали по карточкам. Еще немцы были в лагере для военнопленных на улице Пушкина.

- Несмотря на то, что война давно закончилась, в городе часто стреляли, особенно в темное время суток. Однажды наш сосед по этажу, военврач, пришел в простреленной фуражке. В мужчин вообще часто стреляли, а детям не доставалось, вроде бы.

Валерий Андреевич Гак (Калининград):

- Мама была постоянно на работе, первое время за нами, детьми, приглядывала няня-немка. Она русского языка не знала, вот и дети на немецком говорить начинали. А вообще немцы голодали и выменивали различные вещи на еду. У дочки нашей до сих пор после переезда стоит разобранный шкаф. Его мама купила, когда случайно встретила немку, тащившую этот шкаф на тележке на рынок.

- В квартире висели две красивые люстры. Их можно было потянуть за веревочки, и они опускались или поднимались. И вот мы с братом решили избавиться от этих люстр, так как они «фашистские». Посдирали с них все и на помойку выкинули. Мама с работы пришла, а восстановить уже ничего нельзя. Потом на месте люстр висели наши отечественные рожки-плафончики.

- Папа после переезда стал начальником административно-хозяйственного отдела Управления промкооперации Кёнигсбергской области. А последним местом его работы была кинопрокатная контора «Главкинопрокат», где он занимал должность заместителя управляющего. В конце апреля 1947 года отца убили, когда он вместе с шофером своей конторы и еще одним военным возвращался из Литвы. Это было 22 апреля, в день рождения Ленина. В командировку они поехали за посадочной картошкой и другими семенами для нужд сотрудников конторы. Уже возвращались, когда в последней деревне перед мостом через Неман водитель предложил остановиться, чтобы купить папирос. Папа остался в машине один, торопил коллег – дома его ждала жена на четвертом месяце беременности. Только они ушли, из лесочка выскочил 18-летний «зеленый братец» с автоматом. Дал очередь по отцу, прыгнул за руль, а машина не завелась. Этого парня схватили, и позже над ним был суд в Вильнюсе, дали 25 лет лагерей. А вечером 22 апреля нам домой привезли два мешка картошки и папин труп.

Серафима Ивановна Гринева (Нестеровский район):

- Когда приехали сюда, было голодно. Мы копали картошку, которую еще немцы посадили, и ели ее, потому что сами ничего не привезли. Первые свои продукты у нас только на следующий год появились. Бывало, что даже немцы нас подкармливали. Их тут полно было, половина поселка. Но были и такие, которые, наоборот, еду отбирали. Случалось даже, что они наших людей убивали. Это по ночам обычно происходило. Немка одна по пограничникам стреляла. Они хотели ее арестовать и на заставу забрать, а она пистолет достала и начала палить, но не попала ни в кого. Пограничники вдвоем были, они ее поймали сразу, скрутили и увезли.

- Врачи в поселке тогда тоже были из местных немцев. Братья мои старшие болели много, и мама их к немецким врачам тут водила, потому что других не было. Но врачи маме сказали, что для ребят тут климат не подходит, и что им нужно уезжать. Где-то через неделю после этого один брат умер. Потом умер и второй. Они оба воевали в этих краях, старшему 25 лет было. Остались только я и сестра моя, которая успела замуж выйти за мужика, также приехавшего по вербовке.

- В квартире вся обстановка была немецкая. Также, когда немцев выселяли, нам отдавали их столы, стулья и прочую мебель. Но уехали не все. Были те, кому тут так нравилось, что они придумывали всяческие способы остаться. Некоторые наши девки за немцев замуж выходили. А бывало, что и наши парни на немках женились. И когда выселяли немцев, некоторые из них назад прибегали. Их увезут, а они опять тут как тут.

Анастасия Фоминична Орехова (Черняховский район):

- Мама с соседкой, немкой-старушкой дружила. Немка на своем языке что-то говорит, а мама на русском, но было ощущение, что они каждое слово друг друга понимают. Еще мама велела, чтобы я этой немке и ее мужу хлеба и молока приносила, когда у нас оставалось. Однажды брат Ваня прибежал и говорил: «Я у этих стариков видел фуражку эсесовскую в гардеробе! У них сын, наверное, был эсесовец!» Брат не мог перепутать, потому что точно такие же фуражки он видел в концлагере, когда мы всей семьей там были. Странно, но даже после этого у нас отношение к этим людям не изменилось, а про сына они не говорили никогда.

- С парнями немецкими я очень дружила. С одним из них, Паулем, вместе сено возили. Года на два он был постарше, русский язык хорошо знал. Он подавал сено, а я укладывала. Маме он тоже нравился, она часто приглашала: «Зови Павлушу на обед» Подкармливала его, в общем. Мать Пауля вместе со всеми в поле работала, свеклу сажала. А в 1948 году я однажды пришла на работу - нет Пауля. Бригадир говорит: «Что смотришь? Все, не увидишь теперь, угнали их». И мне как-то так грустно стало, и уже абсолютно все равно, с кем работать пошлют. Еще был у нас в совхозе такой Ганс, механик, косилки ремонтировал и прочую технику. Он, когда понял, что его выселят, умолял начальство оставить его. Сказал даже, что отдаст машину, которая у него якобы в лесу закопана.

- Не помню, чтобы наши пацаны хоть раз с немцами дрались. Был такой сирота по имени Бруно, лет 13-ти или 14-ти. Когда стало ясно, что и его выселят, один из наших, Коля Кузькин, целый план разработал. «Давай мы тебе в лесу шалаш построим или землянку выроем, и еду носить будем. А когда всех вывезут, выйдешь и скажешь, что ты литовец». Вот только у Бруно тетки были, и они его не отпустили – вместе с ними уехал.

Зинаида Михайловна Абакумова (Гвардейский район):

- В том поселке, где мы поселились, немцев уже не было, но в соседних еще оставались. Мы бедные, а они еще беднее нас! Подружка у меня появилась - Рута. Когда в гости приходила, мама ей щей нальет, так она рада была до смерти. Немцы, в основном, ходили побираться и все Гитлера проклинали. Бывало, что прямо на дороге в обморок падали, умирали даже. Я сама видела это однажды.

- Потом их всех депортировали, но некоторым уезжать не хотелось. Двое немецких парней доехали только до Литвы, спрыгнули с поезда и спрятались. Там они долго пробыли, познакомились с девушками, один из них женился даже. Оба вернулись, если не ошибаюсь, году в 1953-м. Один в нашем поселке жил, другой в соснеднем. Тот, что к нам приехал, назвал себя Петром, а потом выяснилось, что его звали Гюнтер Оттович. Поселился в доме на самом въезде в поселок, шофером работал. По-русски хорошо говорил, но немножко с акцентом. Трое детей у него было от жены-литовки, а в Германии - родственники богатые. Когда стало можно, он туда со всей семьей поехал погостить. Там они наследство какое-то получили, и купили машину «Волгу». Собственно, тогда все и узнали, что он не Петя, а Гюнтер. А другой немец работал слесарем. Женился на русской девушке, двое детей у них появилось. Как только праздник какой был у этих немцев, они в гости друг к другу ходили.

Валентина Федоровна Дидух (Багратионовский район):

- Когда мы приехали, первое время вместе с немцами здесь жили. Их не обижал никто – с этим строго было. Помню ветврача одного немецкого. Доярками многие немки работали, в поле тоже. Еще у нас управляющий был по полеводству, так у него семье жила девочка-немка, которую звали Аня. Ее родители погибли, не помню уже при каких обстоятельствах. Мы с ней подружками были. В июле 1948 года немцев стали отправлять в Германию. Аня так плакала, очень не хотела уезжать. Мы все за нее просили, но закон есть закон. В 2002 году я была в Германии, нас туда посылали от поселка. У всех спрашивала, знает ли кто-нибудь эту Аню. И тут мы тоже часто беседовали с приезжавшими немцами и спрашивали об Ане.

- Один из немцев все-таки смог остаться. Уже не помню, как его звали. Коров пас. Депортировать в Германию его не могли, потому что прописан был где-то в Литве. Похоронен, кстати, здесь же. Я помню, однажды корреспондент приезжал из Питера или из Москвы и расспрашивал у меня про этого немца. Толком не объяснил, кем тот был, но я поняла, что каким-то известным человеком.

- Пока жили все вместе, наши парни некоторые с немками дружили. Один даже сильно влюбился, но разлучили их, конечно. Ветврач тот самый немецкий, ему лет 60 было, тоже в русскую влюбился. Но его отправили в Германию, а женщина осталась здесь.

Эльвира Борисовна Мачехина (Советск):

- Был февраль 1947 года, я сидела дома и смотрела в окно. Увидела, что идет по улице женщина и тянет за собой санки. В санках – малыш, а еще один ребенок ее за юбку держит. Вся одежда у той женщины была какая-то рваненькая, шапчонка на ней какая-то шерстяная. Она подошла и показала на рот, видимо, хотела есть. Мама их пригласила в дом, налила им две тарелки нашего так называемого супа, предложила пожить им у нас, но женщина отказалась и ушла. Еще запомнила, что мама вынесла какую-то подушечку и положила ее в санки, чтобы малышу было теплее. Я как-то долго их забыть не могла, и сейчас вот помню.

Светлана Евгеньевна Мышева (Калининград):

- Помню, в квартире, где мы поселились, красивая печка была из зеленого кафеля и плита на кухне. Топили мы их овальными торфяными брикетами. Мебель и что-то из вещей родители вскоре выменяли у немцев на продукты. А еще мама привезла из Латвии отрезы ткани, которые она там купила на заработанные деньги. Это была большая ценность. На большую часть этих отрезов она выменяла мне молоко, а из того, что осталось, нам шила одежду немка, фрау Эльза. Было ей примерно лет 40-50, и днем она обычно просиживала у нас в квартире, шила и перешивала одежду. За это фрау Эльзу кормили, так как она голодала, не получая продовольственных карточек.

- С детства мне запомнилось, что мама купила или выменяла у немцев такой круглый столик, а я где-то нашла статуэтку, изображавшую какого-то немецкого божка. Я его за шею веревкой привязывала и моталась с ним вокруг стола. Фрау Эльза от этого так сильно злилась, что мне казалось, будто она готова меня убить. Конечно, отнять этого божка немка у меня не могла, потому что ее в этом доме кормили. Если бы фашисты были главные, то, я думаю, фрау Эльза дала бы мне прикурить!

- Через дорогу от нас был ряд разбомбленных домов, где в подвалах жили немцы. Даже несмотря на разруху, они старались что-то расчищать и наводить порядок перед своими убогими жилищами. К нам девочка из дома напротив приходила, немка. Худенькая-худенькая! Не могу вспомнить, как ее звали. Она была постарше меня, лет 10-ти, наверное. Занималась она тем, что побиралась по соседям. Бабушка моя очень ее жалела и всегда ей что-то давала. Мы-то по карточкам хлеб получали и еще что-то, а немцы – нет. Эта девочка то игрушки приносила, то какие-то тарелочки железные, чтобы выменять их на еду.

- Папа сначала работал в какой-то чайной, а потом перешел в трест столовых и ресторанов. Затем он был шеф-поваром в облисполкомовской столовой. Так вот когда папа уходил на работу, мама никогда не знала, вернется он живым или нет. Немцы стреляли все время. Из подвалов палили и поубивали столько наших! В общем, немцы разные были: и такие же обездоленные, как мы - многие из них умерли от голода и холода, и такие, кто ненавидел русских. Как исчезли немцы, я не помню. Их же не вели по улицам и насильно не тащили. Кто-то, я думаю, даже рад был, что уезжает отсюда. Вообще моим родителям тогда было уж точно не до немцев – своих проблем было много.

- Папа пару раз жаловался на то, что живем в тесноте. У нас ведь была маленькая однокомнатная квартирка, с малюсенькой кухней и крохотным коридорчиком. И однажды начальник сказал ему: «Выгоняй любого немца, вон сколько особняков - занимай любой!» Но папа ответил: «Я что, фашист что ли? Как это я могу людей на улицу выгонять?» Он же фанатичным коммунистом был, вроде героев «Поднятой целины», считал, что члены партии должны быть безупречными.

Григорий Савельевич Мельниченок (Озерский район):

- Нормальное к немцам у нас было отношение. Обычные люди не причем. Те, кто были в чем-то виноваты, поубегали все. А те, кто остались, даже в дом к нам заходили, вещи какие-то меняли, мы пускали. Но я не могу сказать, что мы с кем-то из них хорошо общались. Просто молодежи не было, одни старики.

Зоя Васильевна Пименова (Гвардейский район):

- У мамы открылся туберкулез. Поблизости жила немка Гертруда. Она пришла к нам, взяла табуретку, придвинула к маминой кровати, поставила чашку и миску с ложкой. «Больше чтоб никто не трогал! – говорит. – А то заразитесь!» Потом взяла простынь и отгородила кровать, чтобы мы не подходили. Вот эта самая Гертруда маму и вылечила. Возила ее в Калининград к врачам и снимки легких даже делала. Она по-русски, хоть плохо, но говорила, да мы и сами много немецких слов понимали, с оккупации что-то помнили. Что нам полагалось как завербованным – все Гертруде отдали за лечение.

- Несмотря на те, ужасы, которые мы пережили в оккупации, к гражданским немцам ненависти не испытывали. Жили дружно, потому что понимали, что они такое же мирное население, как и мы. У них тоже погибли многие и многое пропало. С печником немецким общались хорошо. Уважительный мужчина был и работу свою делал добросовестно. Конфликты с немцами иногда были у тех, кто с мужьями приехал. То зеркало у немцев отберут, то еще чего. А нам ничего и не нужно было – лишь бы мама выздоровела.

Дмитрий Дмитриевич Титов (Багратионовск):

- Карточки давали и нам, и немцам, потому что они работали вместе со всеми. Многие к нам относились с недоверием, но стычек никогда не было. А у меня тогда же появился друг Рихард, который был старше года на два-три. Жил он один, и я так и не узнал, что случилось с его родителями. Мы с ним общались с 1947-го по 1949-й год. К сожалению, не помню его фамилии, зато помню, что он звал меня Ди̒ман, с ударением на первый слог. Он был не местный, приехал откуда-то к родственникам. Общались мы на смеси русского и немецкого языков.

- Рихард был конюхом, а я очень любил лошадей. Летом мы с ним в ночное уходили, лошадей пасли, катались на них. Однажды Рихард предложил съездить верхом к его родным. Нас хорошо приняли, кониной угощали. Рихард представил меня, сказал, что я хороший друг его. Я тогда уже по-немецки немного разговаривал, потому что он меня учил, и понимал почти все. Правда, когда они начинали быстро болтать, только суть разговора улавливал. Запомнилось мне на всю жизнь, что он как-то сказал: «Ди̒ман, вот увидишь, что пройдет 50-60 лет, и нас снова начнут стравливать». Но вообще-то мы нечасто на такие серьезные темы не разговаривали, он мне также не говорил, воевал у него отец или нет.

- С Рихардом, когда немцев выселяли, мы попрощались просто, как пацаны. Он хотел остаться, но не смог. Я даже хотел его разыскать, но фамилии его не запомнил и не знал, куда писать. Были, кстати, случаи, когда немцы возвращались. Про один такой сам точно знаю. Немец тот был не из нашего поселка, по-моему, звали Зигфридом. Где-то в Литве он сбежал, потом как-то ухитрился получить паспорт и вернулся, даже шофером в колхозе работал годов до 1970-х.